Тропарь, глас 1-й.

Дерзость ненавидящих образ Господень и держава нечестивых безбожно в Никею прииде, и посланнии безчеловечно вдовицу, благочестно чтущую икону Богоматере, исязуют, но тоя нощию с сыном икону в море пусти, вопиющи: слава Тебе, Чистая, яко непроходимое море плещи своя подаде, слава правошествию Твоему, едина нетленная.

Когда прощальные лучи заходящего солнца коснулись ее лица, Лариса Павловна вздрогнула и очнулась. Она сидела на деревянной парковой скамейке с полуразвалившейся спинкой, от долгого сидения в неудобной позе немного затекли ноги и спина. Она оглянулась вокруг – темно, только откуда-то справа, со стороны запущенной клумбы, тусклым светом отозвался на её пытливый взгляд невзрачный фонарь. Лариса Павловна бегло взглянула на наручные часы и нисколько не удивилась, обнаружив, что уже больше трех часов была здесь. Сюда, в этот маленький скверик на углу Буденного и Овручской она приходила почти каждый вечер. Это место было тесно связано с её детскими воспоминаниями.

Отсюда они с братом Валентином не раз отправлялись на «охоту» – за яблоками и грушами-дичкой, в заброшенные сады Татарки, здесь она впервые встретила своего будущего мужа Феденьку. Валентин, в самом начале оккупации города, был угнан немцами в Германию, да так и сгинул. А Феденька вернулся с фронта весной 1944 года, с тяжелым ранением. Но недолго довелось им радоваться семейному счастью. Федя, тяжело раненный, попал в плен к фашистам, и его, уже в мирное время, незадолго до рождения их дочери, «забрали» как врага народа и отправили в лагерь. Каких-то полгода он еще писал жене, но последнее короткое письмо она получила в 1947-м. Федя сообщал, что ему предстоит сложная операция (сказались последствия тяжелого ранения в грудь), просил не волноваться, спрашивал о дочери Анечке… Из лагеря он не вернулся. Ответом на все её запросы в официальные инстанции было полное молчание. Хорошо еще, их с Анечкой не выслали из Киева.

Несколько лет она жила как в бреду, вздрагивая при каждом громком звуке за дверью. Всё ждала: придут и за ней. Но прошел год, за ним – другой. Никто не вспомнил о ней, жене врага народа. Наверное, помогло, что при росписи она осталась на своей девичьей фамилии. Как она пережила эти времена, как ей удалось вырастить дочь, одной, без помощи, Лариса Павловна не понимала. Не иначе как чудо!

Судьба вдовы не угнетала её. У них в роду вот уже третье поколение – вдовы! Прадед не вернулся с русско-турецкой войны, дед погиб в Первую мировую, а отца, сотрудника милиции, убежденного атеиста, расстреляли в середине тридцатых… свои же, когда пытался объяснить, что расхищать чужое, пусть и церковное («пусть даже церковь и опиум для народа») – грех. Тогда здесь, на этом самом месте, где она теперь сидит на скамеечке, была какая-то церковь, каменная, некогда красивая, с шахматками на башенках (воспитанная родителями-атеистами, Лариса тогда не знала, что эти башенки называются куполами, а вот та, самая высокая – звонницей), а позже, с начала 30-х годов, заколоченная и немного запущенная. Именно во время закрытия храма её отец пытался воспрепятствовать разграблению церковной утвари и нехитрого скарба семьи высланного священника и дьякона, за что и поплатился жизнью.

Воспоминания эти были тяжелы для Ларисы Павловны, она почувствовала себя совсем разбитой, маленькой, загнанной в угол. Достав из кармана носовой платок, долго утирала слезы. А потом заторопилась домой. Благо, идти ей было недалеко. Они с внуком и его семьей жили на соседней улице, на Пугачева. Дочь уехала в начале «перестройки» на работу в Европу, да там и осталась. Теперь с новым мужем-иностранцем, Анна живет в пригороде Берлина. Присылает деньги и редкие весточки. А сына своего, Павлушу, внука Ларисы Павловны (у них в роду было принято давать сыновьям имена отца или деда, и поэтому она настояла, чтобы Анна назвала своего единственного сыночка в честь деда, того самого, погибшего в 1914-м) оставила на попечение бабушки. Лариса Павловна не обижалась на дочь, ведь у Анечки было такое тяжелое детство, пусть хоть теперь поживет по-человечески. Лариса Павловна вздохнула и медленно побрела знакомой с детства дорогой – домой, чаёвничать.

Достав из почтового ящика газету, Лариса Павловна поднялась на второй этаж и позвонила в дверь. Из глубины квартиры послышались мелкие быстрые шажки, и радостный голосок правнука Феденьки (в честь её супруга назван, спасибо невестке, не возражала) возвестил: «Бабуля, бабулечка пришла!..» Дверь открыл внук Павел: «Мама, почему ты одна гуляешь, в темноте, поздно…»  (Паша называл бабушку мамой, ведь именно она, после отъезда своей дочери, вырастила его, буквально с первых лет жизни).

На следующий день, в субботу, Лариса Павловна ушла из дому рано, спешила к первой Литургии, в Покровский монастырь. Она хотела спросить совета у батюшки, как ей поступить. Она воцерковилась совсем недавно, познакомившись в метро с женщиной, чья дочь приняла постриг в этом монастыре. На первой, генеральной, исповеди она вдруг вспомнила о завете своей бабушки, сохранившей веру даже в те страшные безбожные времена. Бабушка Татьяна Тихоновна была свидетельницей разрушения того самого храма, где теперь скверик. Тогда, в далекие тридцатые годы минувшего века, настоятель храма, в последний раз собрав прихожан и объявив, что храм буквально завтра будет взорван властями, предложил всем желающим взять на сохранение храмовые иконы. Батюшка предупредил, что это крайне опасно: того, у кого найдут иконы, могут попросту расстрелять… Как стало известно позже, взорвать храм не удалось, и тогда его стали разбирать по кирпичику, а из кирпичей этих возводить дом для служащих (этот дом, первые этажи которого возвели таким способом, до сих пор существует, хотя многие из его жителей даже не догадываются о происхождении этого «строительного материала»).

Прекрасно понимая, что держать в доме иконы очень опасно, Татьяна Тихоновна чувствовала, что другого выхода нет. По благословению священника она взяла одну из храмовых икон, образ Пресвятой Богородицы «Иверская», и, придя домой, завернула икону в полотенце и спрятала в кладовую. В семье разговоров о храме, иконах и этих событиях не было, и только перед смертью бабушка открыла свой секрет. Она рассказала Ларисе всё, что знала о храме, и о смерти своего сына, Ларисиного отца (до этого «канонической» была история о его гибели от пули преследуемого им преступника), и о своей находке – «Иверской» иконе. Бабушка оставила запечатанный конверт, который просила вскрыть через 20 лет после её смерти.

Тогда это все показалось Ларисе странным, непонятным. Но на той первой исповеди она вдруг вспомнила обо всём, и придя домой, стала тщательно искать этот конверт, и чудом нашла, в коридоре, на антресолях, в коробке со старыми письмами и открытками. Конверт оказался затёртым и полинявшим, почти желтым, буквы на нем наполовину стерлись, но Лариса Павловна смогла различить своё имя и подпись бабушки. Она с поспешностью распечатала конверт и прочла на первой странице бабушкиного письма: «Моей внучке Ларисе…». В письме бабушка Татьяна просила её отыскать в кладовке голубой сверток, и поставить икону на полку, за стекло. «Теперь, когда прошло много времени, я знаю, я уверена… будут вновь открываться храмы, и строиться новые… Лариса, если начнут восстанавливать наш храм… А он наш, т.к. был освящен в честь преподобного Феодора, имя которого носил мой дед – твой прадед, да и твой супруг, горемычный Феденька… Это имя в нашем роду очень почиталось… Завещаю тебе образ Иверской Божией Матери, икону, взятую мною из храма на сохранение. Бережно храни её и ты, не отдавай никому, и тем более не продавай… А потом, когда храм начнут восстанавливать – отдай батюшке. Очень прошу тебя, выполни мою просьбу!..»

С того дня Лариса Павловна стала чаще приходить на то самое место, вспоминая отца, которого почти не знала, и мужа Феденьку… Она мысленно разговаривала с ними, с бабушкой. А как-то раз поймала себя на том, что повторяет имя преподобного, прося его помочь выполнить бабушкин завет. Теперь она хотела спросить священника отца Николая, своего новообретенного духовного отца, как ей поступить с иконой. Вот уже настали новые времена, и действительно, как и надеялась её бабушка, возрождаются некоторые храмы, да и новые строятся. А что если наш храм, Феодоровский, так и не начнут восстанавливать? Лариса Петровна понимала, что её земного века может не хватить, и, если ожидание затянется – она не сможет выполнить обещания, данного бабушке Татьяне…

«Неисповедимы пути Господни… Молитесь, матушка… Просите преподобного Феодора, просите Пресвятую Богородицу… Да исполнится воля Божия над нами…» Чего еще можно было ожидать? Слова батюшки успокоили Ларису Павловну, но ненадолго. Она и молилась, и верила, и теряла последнюю надежду… Частенько стала брать с собой на прогулку, в скверик, внука Феденьку. Она разыскала в Исторической библиотеке тоненькую книжицу об одном из настоятелей храма – отце Константине, узнала (с помощью старых связей своей подруги, бывшей сотрудницы Центрального архива), что в 70-е годы, в результате переобустройства сквера, на самом углу, под крайней дорожкой, был найден некий склеп, разведала, что могила последнего настоятеля храма – отца Исаакия, – на Лукьяновском кладбище, расположена недалеко от могилки её бабушки и мамы, практически на соседнем участке. А еще, через друзей внука Павлуши, свела знакомство с потомками отца Исаакия. Оказывается, у них в Политехе преподает его правнук…

Постепенно Лариса Павловна пришла к убеждению, что всё, что бы ни происходило с ней и её семьей, всё это подчинялось какому-то непостижимому закону – Промыслу Божьему. И, несмотря на все трагедии и горести, всему происходящему находилось какое-то простое, хоть и не поддающееся законам простой человеческой логики, объяснение. Она вспоминала, как страшилась ареста, тогда, в конце 40-х годов. И понимала, почему горе обошло стороной её и дочь Анечку. Вспоминала и бабушкин предсмертный рассказ об убийстве отца, бабушкиного сына. Какие ясные, безмятежные глаза были тогда у бабушки Татьяны! И какое глубокое убеждение звучало в простых словах её письма, когда она буквально предсказывала возрождение «их» храма…

Теперь Лариса Павловна подолгу молилась у иконы Божией Матери. И даже читала акафист. С каким же удивлением она узнала, что та, «оригинальная» Икона, написанная, по преданию, самим апостолом Лукой, была спасена в эпоху иконоборчества, именно женщиной, и вдовой. И не такой ли вдовой была и её бабушка Татьяна, также спасшая один из списков «Иверской»… Лариса Павловна впервые осознала, что нет никаких преград между прошлым и настоящим, а значит, и будущее – предсказуемо. И храм будет!

* * *

– Мама, мамочка, а можно мы с папой пойдем на раскопки? – радостно спросил десятилетний Федя. – Мама, это ведь наш, тот самый, храм раскапывают… – И тихонько добавил: А бабушке, бабушке, можно рассказать?

Лариса Павловна лежала в своей комнатке и плакала… от радости. Вот оно, долгожданное! И даже её состояние, из-за которого она, вот уже несколько месяцев прикованная к постели, не может сама пойти туда и посмотреть, не угнетало её. Ведь её правнук – Феденька, сможет даже поучаствовать в раскопках храма в честь покровителя их семьи… И вернуть икону… Вот теперь я смогу спокойно умереть… Как праведный Симеон… или пророчица Анна-вдовица…» – подумается же такое, одернула себя Лариса Павловна. «Пресвятая Богородице, спаси меня, грешную…» – зашептала она, повернувшись и образу «Иверской».

P.S. Имена большинства героев и сюжет этой истории вымышленные, но факт спасения и возвращения иконы Божией Матери «Иверской» – истинный. По благословению последнего настоятеля прот. Исаакия Тарасевича этот образ Пресвятой Богородицы был взят на сохранение одной из прихожанок Свято-Феодоровского храма – Татьяной Тихоновной Гонтарь – накануне его разрушения в середине 30-х годов. Р.Б. Татиана полность выполнила благословение батюшки, и, сохраненная в её семье, икона возвращена приходу Свято-Феодоровского храма и теперь хранится в алтаре, а в дни особого почитания этой иконы (для нас это малые храмовые праздники) – верующие могут приложиться к образу и помолиться перед ним. Более того – близкие родственники Татьяны Тихоновны стали активными прихожанами нашего храма. Наверное, и в других семьях, живущих поблизости, также могли оказаться подобные святыни (иконы, церковная утварь), но, боясь преследования, взявшие их на сохранение не успели рассказать о них своим детям и внукам, и даже после их кончины никто их них не знает об этом. А возможно, все еще впереди, и приходу удастся обрести некоторые из этих сохраненных святынь.

Виктория Осташ-Хоню, киевский литератор,

прихожанка Свято-Феодоровского храма